Cторож немецких могил в Казахстане

В немецком национальном движении он уже несколько десятилетий. Сегодня, когда большая часть казахстанских немцев переехали в Германию, Герольд Бельгер то ли в шутку, а то и всерьёз называет себя сторожем немецких могил в Казахстане. Я встретился с Герольдом Карловичем в его небольшой алматинской квартире, которая чем-то напоминает библиотеку редких книг и архив рукописей.

-Вы, Герольд Карлович Бельгер, кто - казах или немец?

-Об этом меня спрашивают постоянно. На днях я давал интервью одному изданию Академии наук, и журналисты тоже задумались, куда меня отнести? Я работаю на русско-немецко-казахской ниве. Так что для казахов - я казах, для русских - я русский, поскольку я все-таки родился в России, в городе Энгельсе, еще до депортации. По воспитанию - казахстанец, ну а одним боком я имею отношение к немцам. Немцев я читаю, за ними слежу, знаю их творчество. Даже сейчас, когда мы все разьединeны, и основной контингент наших творческих людей находится в Германии. До последнего времени я сохранял тесный контакт с моими коллегами Норой Пфеффер, Розой Пфлюг и Нелли Ваккер. Это мои добрые „тетки“, a я их «литературный племянник“. Нас жизнь разбросала, и я себя ощущаю в какой-то степени одиноким, в смысле немецкой части. Я часто говорю, что чувствую себя сторожем немецких могил в Казахстане. И это не для красного словца сказано, поскольку я в Германию не уеду, я вообще не эмигрирую, умирать буду в Казахстане. Пару лет назад я отмечал своеобразный юбилей: шестьдесят лет пребывания в Казахстане.

- Какой язык Вы считаете родным: русский, казахский, немецкий?

- Трудно сказать. Дело в том, что я родился в Энгельсе и первым моим родным языком был русский. Потом меня отправили к бабушке и дедушке, в село Маннгайм, на Волге. Там, в этом Маннгайме, я за короткое время напрочь забыл русский и полностью перешел на наш местный диалект, который является основой гессенского диалекта. И можно сказать, что я совсем «онемечился», а вот когда приехал в Казахстан, то... «оказахился». Пишу же я по-русски. Недавно закончил роман, который называется «Дом скитальца». Скитальцами я считаю всех наших российских немцев. Они скитальцы поневоле. Но все равно, где бы они ни жили, у них всегда был свой дом. Дом для них стержень, основа. В романе я описываю судьбу немцев Поволжья, очутившихся в Казахстане. Время: 41-й – 56-е годы. Место действия – северный Казахстан. Это в большей степени автобиографический роман. Он состоит и из трех глав. Первая глава – „Давид“, это прообраз моего отца. Вторая глава – „Христиан“, мой дядя, переживший трудовую армию. Тем самым я описываю трудармейскую жизнь. И третья часть называется „Гарри“. Она уже обо мне.

- Насколько труднее сегодня писателю в постсоветском пространстве зарабатывать на жизнь?

- В общем-то, да, сейчас писателю намного труднее. Рейтинг писателя-художника сильно упал. Я думаю не только в Казахстане. Он упал везде. Рынок очень больно ударили по всем писателям. Реализовать книгу, продать ее, стало неимоверно сложно. Такая проблема существует. Материально писателю приходится сейчас очень трудно.

- Можете ли Вы сказать, что у Вас счастливая судьба в Казахстане?

- Один из декабристов говорил, что счастлив на этом свете только дурак. Я считаю, что судьба моя, моя жизнь и как человека, и как писателя сложилась очень удачно. Со мной считаются, меня любят, поднимают на пьедестал, даже иногда перехваливают.

- Но баловнем судьбы Вас назвать нельзя?

- Я всего достиг очень напряженным трудом. Судьба моя не была легкой. Я еще из того поколения, которое находилось под спецкомендатурой. Я с трудом поступил в институт, потом был исключен из института, с большими мытарствами учился, на литературную стезю вышел очень трудно. Сказать, что я был баловнем, я никак не могу. Успех и признание пришли, во многом благодаря тому, что я хорошо владею казахским языком. Живу в Казахстане, в казахской среде, а это очень важно, казахи меня, можно сказать, носят на руках.

-Но Вы и единственный из российско-немецких литературоведов, который систематизировал литературу немцев, проживавших в бывшем СССР.

- Это мой гражданский поступок. Я знал, что такая книга нужна. Люди исчезают, уходят, зарастают травой забвения. А они достойны того, чтобы о них помнили, чтобы о них знали. И я постепенно, можно сказать, вслепую собирал факты. Из разных источников, по библиотекам, у знакомых. Кому-то это надо было делать. Я вдруг почувствовал, что кроме меня это делать уже некому, все уехали. У меня опять-таки счастливая судьба. Ведь я был знаком со всеми нашими „старейшинами“. Они меня приняли в свой круг. Я был среди них самым младшим. Я знал примерно сто крупных личностей послевоенной литературы, включая Иогана Варкентина, с которым я никогда особо не ладил. Уже потом Нора Пфефер, Роза Пфлюг и другие. Со всеми я лично знаком. Я написал десятки тысяч писем и десятки тысяч ответных писем я храню. Много писем я уже сдал в так называемый президентский архив. В прошлом году я сдал 998 документов. Это письма, в которых отражена вся судьба, вся история российских немцев. Для этого нужен целый институт или хотя бы сектор, который бы занимался обработкой этих документов. К примеру, нет никаких систематизированных сведений о российско-немецких спортсменах. О мастерах спорта, которые внесли большой вклад в развитие спорта в СССР. Или ученые. Можно составить большой список. А если начать со времен Екатерины II, тогда вообще можно в нем „утонуть“.

- А как Вы думаете, кто мог бы этим заниматься здесь, в Казахстане.

- Сегодня в Казахстане уже никто этим заниматься не будет. Судя по нынешнему настрою, по нынешним кадрам, по нашим силам, это никому не под силу. В одной моей книге есть такое выражение: „мотивы трех струн“. У меня действительно „три струны“: казахская, немецкая и русская. Они по разному звучат, но без какой либо из них6 я буду неполноценным человеком. Три „струны“ во мне звучат. Казахский язык я не просто знаю, я его чувствую, я его люблю, он у меня в крови. А для того, чтобы российско-немецкая литература была в крови у казаха, у русского или у еврея, они должны вариться в этом казане минимум 60 лет. А где сейчас таких найти?

- Как Вы могли описать сегодняшнее немецкое меньшинство в Казахстане?

- В этом вопросе я „Schwarzseher“, пессимист. Deutschtum в Казахстане заметно заглох, писатели наши уехали, старик Герберт Генге умер и по-моему из членов Союза писателей я остался один. В германском посольстве, здесь в Казахстане был такой господин Сойленхоль. Это был человек, который что-то понимал, который искренне старался для немцев Казахстана. С остальными из германского посольства меня почему-то такого доброго контакта нет. Даже когда я постоянно ходил туда и просил помощи для своего литературного журнала „Феникс“, для всяких добрых дел, они все время находили какие-то отговорки, и я, наконец, махнул рукой. Я всегда говорю, что мы все „собаки“, но „собаки“ разных пород. А поскольку мы разной породы, то при встрече поднимаем хвосты и смотрим друг на друга несколько настороженно.

- Вы себе можете представить свою жизнь в Германии?

- Мог бы, но при условии, если бы мне было лет сорок. Я человек по натуре общественный. Там в Германии, в нынешнем своем состоянии, а мне уже под семьдесят, я буду просто рядовым пенсионером. Здороваться даже не с кем будет. Для меня это трагедия. Я видел там пустые глаза, глаза застывшие. Как писала одна моя знакомая писательница: „Даже муха на окне, и та чужая!“ Я знаю, что в Германии трудно переключиться на немецкие темы. Все наши писатели, которые живут там, пишут на наши темы: ностальгия, боль, трудовая армия, высылка. Но я писал бы критически. То, что я видел в Германии, меня в восторг не привело. Я встречался с депутатами Бундесрата, Бундестага. Я всегда их критикую, критикую так, что им даже неудобно. Я говорю: „Вы приезжаете сюда и интересуйтесь тем, как живут немцы. А Вы поинтересовались, как немцы-переселенцы живут в самой Германии?“ Я их прошу: „Дайте мне данные, сколько из немцев-переселенцев учится в высших учебных заведениях, сколько их в правительстве, сколько занимают высокие должности, сколько знаменитых писателей, поэтов и так далее? Назовите хоть одного“. Не могут назвать.

- Российских немцев в Германии, можно сравнить с отрезанным ломтём?

- Германия все-таки хотела бы, чтобы наши российские немцы быстрее ассимилировались. Мне это страшно не нравится. Мне никак не хочется, чтобы они ассимилировались. Хочется, чтобы они хорошо вписались в бытовую жизнь, то есть ни в чем не уступали бы немцам, но сохранили бы приобретенную русскую струну, русскую душу. Ведь это богатство. Знание русского языка, знание русской культуры, воспитание, это нельзя из себя вытравить. Если в тебе этого нет, ты уже не „Rußlanddeutsche“. Все-таки „Rußlanddeutsche“ – это люди, которые стоят на стыке двух культур. Они немного немцы и немного русские. Это богатство. Я бы, находясь в Германии, очень хотел бы стать полноценным немцем, не теряя казахской и русской струн. Я не высокого мнения о германском образовании. Когда я был депутатом, ко мне приезжало очень много немцев. В кабинете у меня висели портреты именитых немцев: Гёте, Шиллера и других. Приезжает оттуда режиссер и спрашивает: «А это кто?» Боже мой, Бертольта Брехта – не знает. Германский немец – а не знает. Я удивился. Он же режиссер! Он же специалист! Как он Бертольта Брехта не может знать?

- Изменилось ли творчество писателей и поэтов, российских немцев, живущих в Германии, с точки зрения качества литературного продукта? Привнесли ли они в свои произведения другой, улучшенный немецкий язык?

- Я этого не заметил. На каком языке они здесь писали, на таком пишут и там. Тот же самый немецкий язык. Иногда, правда, они вставляют туда современные модные слова. Это сразу бросается в глаза. Сразу чувствуется – это американизм, это англицизм, а это молодежный сленг. Насколько я могу судить, качественных изменений нет. Это потому, что тема осталась та же, мировоззрение, мировосприятие остались теми же, духоустройство осталось тем же. Может, у молодого поколения что-то и просматривается.

- По-Вашему, для кого писатели-переселенцы пишут в Германии? Есть ли там у них читатель?

- Немец вряд ли все это будет читать. Для немца все это дико, странно. Когда-то Куприн, будучи в Париже, говорил: нашу литературу всерьез не понимают, наша литература для них эфиопская, нас не читают. Эта проклятая беллетристика нас не кормит! Действительно беллетристика их кормить не будет, потому что литература с российско-немецкой тематикой тамошнему немцу даром не нужна.

- Герольд Карлович, у Вас есть родственники в Германии?

- Да, родственники по двоюродной части почти все там. Двоюродные сестры, племянники, их там уйма. Человек пятьдесят, наверное, наберется.

- А Вы поддерживаете с ними контакт?

- Нет, не поддерживаю. В начале я всегда был против их эмиграции. Поэтому они меня недолюбливали. Считали, как же так: Германия - это «рай». Он никуда не едет и нас как бы удерживает. Может быть, поэтому особого контакта у меня с ними нет, кроме трех двоюродных сестер. Но они знают мой взгляд, и хотели бы, чтобы я сказал: «Ах, как хорошо в Германии!» А поскольку я этого не говорю, они считают, что я слишком «оказахованный», что, дескать, его казахи «испортили», он не наш. Недавно туда уехала моя родная сестра, двое племянников из Ташкента. Я им преград не ставил, потому что знаю, им здесь живется действительно тяжело.