Марина Давыдова и Чулпан Хаматова в Берлине

27 сентября в Берлине начинаются премьерные показы спектакля "Музей неучтенных голосов" ("Museum of Uncounted Voices") с Чулпан Хаматовой и Мариной Вайс в главной роли. Режиссер и автор спектакля Марина Давыдова известна как критик, куратор, главный редактор российского журнала "Театр", а сегодня еще и как программный директор Зальцбургского фестиваля - одного из самых престижных театральных форумов мира. Будучи открытым противником войны России против Украины, Марина Давыдова в настоящее время живет в Берлине.

"Музей неучтенных голосов" показывает, как возникли границы национальных государств внутри СССР, почему эти границы теперь оказались бомбами замедленного действия и насколько культуры стран, когда-то входивших в Советский Союз, всегда были разными. Посетители попадают в пространство, стилизованное под музей, которое оживает на их глазах. Премьера спектакля состоялась прошедшей весной в Вене - в рамках фестиваля Wiener Festwochen. Теперь его показывают в берлинском театре Hebbel am Ufer (HAU), который славится своими экспериментами на всю Европу.

В интервью DW Марина Давыдова рассказала о том, как появился ее спектакль, а также о цеховой солидарности, о работе с Чулпан Хаматовой и о многом другом. 

DW: Как вы, именитый критик и театральный куратор, вдруг стали режиссером? 

Марина Давыдова: Я не получила никакого режиссерского образования. Я теоретик, человек, который большую часть жизни занимался историей и теорией театра, я была академическим ученым, потом обозревателем газеты "Известия", потом главным редактором журнала "Театр", aрт-директором фестиваля NET. Но это все похожие вещи, сообщающиеся сосуды. А вот режиссура, как и театральная практика, - это территория по другую сторону баррикад. Я бы на ней никогда не оказалась, если бы жила в России, где перегородки между родами деятельности очень высокие. Но худрук берлинского театра Hebbel am Ufer (HAU) Аннеми Ванакере (Annemie Vanackere) в 2017 году предложила мне сделать самой спектакль. Как-то она рассмотрела во мне такой потенциал. Но так как никакой режиссурой я прежде не занималась, мне легче было изобрести свой жанр, чем следовать в чужих фарватерах. Вот я его и изобрела. Не знаю, как лучше его назвать. Можно сказать, что это такая "ожившая историософия", где главными героями являются не только люди, которые любят друг друга или ревнуют друг к другу, но и сами идеи. Они тоже умеют вступать друг с другом в отношения, конфликтовать и примиряться. 

- А как родился сам спектакль "Музей неучтенных голосов"? 

- Я рассматриваю этот спектакль как часть диптиха, первой частью которого как раз и стал спектакль "Eternal Russia", поставленный в 2017 году в HAU, - на той же площадке, где сейчас будет идти "Музей неучтенных голосов". Мне всегда было интересно представлять, как в исторических музеях все оживает и начинает общаться друг с другом. Мне казалось, что у любого исторического музея - мощный перформативный потенциал, но его не используют. Я не называю свои спектакли "театральной инсталляцией", как некоторые критики. Это именно спектакли, потому что там есть очень жесткая драматургия. В спектакле много персонажей, но только одна живая актриса. Главное, когда вы придете на спектакль, будьте готовы, что там все время все будет меняться. Часть спектакля вы будете стоят на сцене, часть - сидеть в зале. И когда вы подумаете, что все уже поняли, все снова изменится. 

- По театральным рецензиям понятно, что в финале звучит некий монолог…

- Это очень личный мой текст. Моя вторая эмиграция, этот болезненный опыт, который мне необходимо было сублимировать, позволил замкнуть эту историю. Я поняла, что финальным голосом всех этих музеев неучтенных голосов должен стать мой собственный голос. И это, конечно, не только про меня, а про каждую конкретную личность. Это, говоря словами Мандельштама, про "не сравнивай, живущий не сравним". Ко мне на премьере в Вене подходили люди, и некоторые из них имели отношение к странам бывшего Союза - например, было очень много белорусов. Но иногда это были просто иностранцы, далекие от моего опыта. И они говорили: "Это история про меня". Сложное отношение к тому, что можно назвать родиной, попытка разобраться в том, как воспринимать мир и как он воспринимает тебя, - это совершенно универсальные вещи.

- Расскажите про то, как вы работали с актрисами: Чулпан Хаматовой и Мариной Вайс.

- Изначально, когда я писала, я видела в этой роли Чулпан Хаматову. И когда я отправила ей текст, Чулпан сказала, что этот монолог про нее. Так сложилось, что она не могла войти в спектакль сразу, у нее был подписан контракт на съемки. Мы нашли Марину Вайс, которая прекрасно сыграла спектакли на премьере в Вене, а потом - на гастролях во Фрайбурге. Она и в Берлине будет играть, но в Берлине многие показы будут идти с Чулпан. Она, наконец, сможет к нам присоединиться. Она читает этот монолог так, как будто он про нее. Это не актерство, а нечто другое. Чулпан - поразительный человек. Это невероятная степень самоотречения, честности. Она прекрасно понимает, как использовала ее власть. Но там на весах были не театры, не деньги. Там на весах лежали вещи, о который я вообще не могу выносить никаких моральных суждений. Потому что я никогда не спасала умирающих от рака детей. И я знаю, что означала для нее эмиграция. Актер ведь связан с языком больше, чем представитель любой другой профессии. Для актрисы, мегазвезды, которой она была в России, готовность уехать, да еще с тремя детьми, - это огромный поступок. 

- Вы много раз сетовали на отсутствие театральной солидарности. Это качество присуще именно российской театральной общественности?

- Наша ошибка была в том, что мы принимали небольшой островок свободного вестернизированного театра за обширную территорию. Но потом стало ясно, насколько это тонкий слой с малой площадью. Дело Кирилла Серебренникова показало, что есть какое-то количество людей, которые пытаются солидаризироваться. Но их немного - по сравнению с огромным количеством членов союза театральных деятелей и другой творческой интеллигенции.

- А то, как мало российские СМИ пишут про ваш спектакль и про ваше назначение в Зальцбург, относится к той же сфере? 

- К сожалению, оппозиционная пресса и миграционная пресса существуют в своем пузыре и не всегда могут разглядеть событие, которые выплеснулось за пределы пузыря. Если ты вышел за видимые ими границы, тебя могут просто не заметить. Если устроить чес спектакля для русскоязычной публики с российским продюсером, это вызовет гораздо больший резонанс. А спектакль российского режиссера, поставленный европейской институцией и сыгранный на крупнейшем международном фестивале, это как бы другая планета. Эмиграция же предполагает, что мы встраиваемся в общество, в котором живем. А мы словно бы обречены на гетто и говорим только о том, что происходит внутри него или в самой России.

- Что дает вам работа на Зальцбургском фестивале в профессиональном плане?

- В профессиональном плане работа программным директором фестиваля Net или Wiener Festwochen мне дала гораздо больше. Сейчас это другой тип задач, они более локальные, но они объективно сложнее. В Авиньон, например, приезжают люди со всего мира для того, чтобы увидеть международный театр. В Зальцбурге же публика - это жители самого Зальцбурга и окрестностей. Они никуда не уезжают, это для них - главное событие года, к которому очень готовятся. Они знают наизусть имена, меня там на улице узнавали, в кафе. Именно это и есть объективная сложность. Ты должен все время учитывать специфические интересы публики. Поэтому передо мной стоит поразительная в своей противоречивости задача. С одной стороны, от меня ждут интернационализации, выхода на широкие театральные просторы. А с другой стороны, аудитория должна получить то, к чему она привыкла. Там специфическая публика: с одной стороны - очень образованная, насмотренная, продвинутая, с другой - очень консервативная.

- Как раз в то время, когда в Европе многие старались не выпячивать отношения с россиянами, вас назначают на должность программного директора элитарного европейского фестиваля. За этим следует успех собственного спектакля. Есть ли у вас "синдром самозванца"?

- У меня в принципе есть ощущение самозванства во всем, что я делаю. Почему я тут, занимаю этот пост, почему меня публикуют, почему ставят мою пьесу, почему я сама что-то ставлю? Мне кажется, это вообще нормальное ощущение, постоянно думать, что сейчас придут и тебя разоблачат. Скажут: "Да она не знает, где запятую ставить!" А я и правда иногда не знаю. Или: "Как же так, вы не читали вот эту пьесу Метерлинка". А я, может, и читала, но у меня память дырявая. Вообще любой творческий человек обычно качается на таких качелях, которые переносят его от "я ничтожество" до "а ведь я все же что-то из себя представляю". Если качели остановятся, это будет означать творческую смерть. 

Смотрите также: