Будет ли преувеличением назвать Дениса Карагодина новым Навальным, если говорить об Алексее Навальном пяти-шестилетней давности, времен его первых антикоррупционных шагов? Некто неравнодушный из интернета, в частном порядке занимающийся таким частным делом, которое восхищает тысячи наблюдателей и как-то само собой превращается в дело общественное, а потом и в политическое.
Одиночка из интернета, не обремененный обязательствами и репутацией, задает моду, мода превращается в общественную повестку, повестка определяет массовые настроения и становится политическим фактором. Не хочется делать прогнозов, но пока у Карагодина в руках все карты. Если он не споткнется и не ошибется, то, может быть, о 2016 годе мы будем вспоминать, именно как о том славном времени, когда парень из Томска взялся расследовать судьбу своего прадеда Степана Карагодина, дальневосточного крестьянина, сосланного большевиками в Нарымский край и расстрелянного в 1938 году в Томске. Прочитав это расследование, внучка одного из причастных к расстрелу попросила прощения у правнука убитого.
Игра по правилам палачей
Правила, по которым жертвам репрессий возвращалось доброе имя, писались и исполнялись той же самой советской властью и теми же самыми ее структурами, которые выносили и приводили в исполнение неправосудные приговоры. "Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно", - стандартная формулировка из официальных советских справок, которые во время массовых волн реабилитации получали родственники убитых и погибших. Или, если человеку после лагерей повезло остаться в живых, он мог даже рассчитывать на денежную компенсацию - как в песне Галича: "А мне четвертого - перевод. И двадцать третьего - перевод".
Процедура реабилитации, какой бы массовой она ни была, не ставила под сомнение саму советскую репрессивную систему. Она подразумевала, что наказание невиновных было эксцессом, ошибкой, и если сама система готова исправлять свои ошибки, значит, не так уж она и плоха. Правление Хрущева началось с ареста и расстрела Берии. Вместе с ним к тюрьмам или смертной казни были приговорены некоторые его сотрудники - те, которым не повезло оказаться не в том месте и не в то время. Тысячи ветеранов госбезопасности и гулаговской системы остались заслуженными советскими ветеранами, спокойно и без потерь дожившими до старости, даже если персонально на их руках была кровь невинных людей.
Да и сами ведомства - прежде всего ФСБ и ФСИН - спокойно относят сталинский период к своей славной истории и гордятся им. Когда Петра Павленского судили за то, что он поджег дверь здания ФСБ, одним из официальных аргументов в пользу "исторической ценности" поврежденной двери был тот, что за этой дверью содержались под арестом выдающиеся деятели отечественной культуры. Три года назад ФСБ торжественно передала Росархиву рукопись романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". Роман изъяли сотрудники КГБ в 1961 году при обыске, и спустя более чем полвека то же самое, пусть и переименованное ведомство, даже не извиняясь, извлекло рукопись из своих секретных архивов - само, в порядке благородного жеста, а вовсе не покаяния.
Историческая альтернатива для всех
Денис Карагодин - правнук, отказавшийся играть по правилам ХХ съезда и сформулировавший собственные правила. Убийство своего прадеда он называет убийством, не казнью. И в самом деле, массовый расстрел по приговору "тройки" больше похож на уголовщину, чем на правосудие. Само слово "убийство" переводит отношения прадеда и правнука в совсем другой регистр: уже не система посмертно милует казненных, а сам казненный в лице своего наследника обвиняет систему в уголовном преступлении. Понятно, что за давностью лет приговор убийцам может быть только символическим, но символические вещи иногда оказываются важнее тех, которые можно потрогать руками.
Нынешнее российское государство недаром так увлечено историей от 1945 года до князя Владимира. Власть понимает, что прошлое может быть источником легитимности. Карагодин перехватывает этот прием и доказывает, что прошлое может быть и оружием гражданина, который готов утверждать, что это его страна, и что частное лицо имеет больше оснований опираться на прошлое, чем любая власть. Семейная история Карагодина превращается в общенациональное событие.
Благодаря архивной эпопее правнука (а он четыре года собирал имена всех участников убийства его прадеда) у современных россиян появляется выбор, какое прошлое считать своим: то, которое отливается в бронзе, утверждая победу государства над человеком, или то, которое сгнило в томских расстрельных рвах, остающихся напоминанием о том, что это не просто слова, когда интересы государства оказываются выше человеческой жизни.
Автор: Олег Кашин - независимый журналист и писатель, основатель и главный редактор информационного ресурса kashin.guru. Автор еженедельной колонки на DW. Олег Кашин в Facebook: Oleg Kashin
Смотрите также: