Марк Урнов: Форма протеста в России - просительная

По мнению политолога Марка Урнова, российское общество не готово к массовым протестам. Люди не доверяют ни коллективным действиям, ни социальным или государственным институтам. Тем не менее, кризис провоцирует серьезные конфликты интересов внутри властной группировки и обостряет борьбу на высших этажах власти.

Deutsche Welle: Как влияет на политические процессы в России в условиях кризиса эмоциональное состояние российского общества?

Марк Урнов: Состояние, как всегда, сложное, но в кризис в России - как, впрочем, и в других обществах, не прошедших фазу модернизации, а только начинающих ее, - очень специфическая реакция на сложности. Скажем, на Западе, когда идет фаза подъема, общество более или менее довольно, а когда кризис - растет агрессия. А у нас наоборот: агрессивность растет на фоне подъема, а падает на фазе кризиса, причем ничего особо мистического в этом нет. Агрессивность связана с фрустрацией, а фрустрация - это разрыв между тем, что человек хочет, и тем, что он, как считает, может получить.

Если посмотреть на ситуацию в России в целом, то в стране растет общественная апатия, люди скорее ориентируются на собственный огород, чем на предъявление претензий кому-либо. Даже представители среднего класса, отвечая на вопросы социологов, говорят, что готовы уходить в "синие воротнички".

Идет адаптация: пойду огород копать либо попроще работу возьму. Так что в этом смысле кризис у нас сбивает агрессивный фон. Но это - на макроуровне. А на микроуровне естественным образом все сложнее. Есть, например территории, где государство продемонстрировало, что источником трудностей является не просто кризис. Это Дальний Восток, там высокие пошлины на ввоз автомобилей просто обрушили целый бизнес. Поэтому там появился персонифицированный источник обиды - правительство. Вот тут начинают разворачиваться протестные кампании.

- Есть еще проблемы в моногородах, население которых живет благодаря одному заводу...

- Ситуация в монопрофильных городах, действительно, сложнейшая. Но если бы в такой ситуации оказались западные рабочие, там бы уже давно профсоюзы позвали на баррикады, люди пошли бы переворачивать машины и так далее. А у нас - просительная форма протеста: ну, пожалуйста, сделайте нам, мы голодовку объявим или, в крайнем случае, трассу перекроем. Зачем перекроем? А чтобы начальство приехало и решило проблему. Вот приедет барин - барин нас рассудит. То есть это не агрессивный протест, а пассивно-просительный.

В Дании в свое время существовал целый квартальчик, который государство отдало молодежной коммуне. Потом почему-то решили квартальчик или здание забрать, и молодежь тут же стала в полицию камнями бросать, пошла вспышка злобы. А у нас огромное количество обманутых вкладчиков, что они делают? Камнями кидаются? Нет, они тихо себе лежат и голодают, или просят. Вот вам и разница.

Действительно, у нас сегодня агрессивный фон в обществе снизился. Общество не готово на массовые протесты, не готово выйти на улицы, все это усугубляется тем, что мы, в отличие от Запада, живем в так называемой культуре недоверия. Люди не доверяют ни коллективным действиям, ни социальным или государственным институтам, вообще ничему не доверяют. Поэтому их склонность к коллективным действиям минимальна.

- В странах Запада кризис заставляет их правительства проводить реформы, уходить в отставку, а какое давление на власть оказывает общество в России?

- Нулевое влияние. Опять же, если бы дело ограничивалось единой властью и таким вот полуспящим, полуапатичным населением, то так бы оно и было. Никакого давления нет. Но власть - не единый блок, в ней есть свои структуры, группы интересов, состоящие в сложных отношениях друг с другом, там есть конфликты, есть внутренняя борьба.

- Это обостряет реакцию на кризис?

- Да. К тому же у нашей власти подход традиционалистский. Она думает, что у нас поведение общества такое же, как на Западе. И когда народ злится, начинает этого бояться. Любой локальный "фонтанчик" вроде Пикалево для власти - это в известном смысле страх перед возможной репродукцией такого поведения всюду. Отсюда и такая обостренная реакция. Как только начинается нервничание, обостряются конфликты на самом верху, создаются конфликтные зоны, мгновенно начинается реагирование разных групп, разных элит - региональных, военных, специальных, каких угодно - на эти конфликтные зоны. Кризис эту ситуацию естественным образом обостряет за счет общей нервности.

- Что будет, если в этом году деньги в стабилизационном фонде закончатся?

- Могут начаться очень серьезные конфликты интересов внутри властной группировки. Но не надо переоценивать этих импульсов на столкновения, потому что им противостоят импульсы, гасящие поползновения делать это открыто. Это в первую очередь общее ощущение нелегитимности у представителей власти. Они же умные люди и понимают, что эти выборы - не выборы. В выборы они не очень верят и боятся их. Кроме того, власть очень сильно коррумпирована, и большая открытая драка может выбросить наверх компроматы, от которых мало никому не покажется, а значит, здесь люди начинают вести себя осторожно.

Вертикаль власти хороша для пиара: мол, как все замечательно и эффективно. Но, опять же, люди, находящиеся наверху, прекрасно понимают, что институты, способных в конфликтной ситуации взять на себя роль встроенного стабилизатора, отсутствуют. К примеру, при Ельцине был мощнейший Совет Федерации. А что сейчас? Слабый Совет Федерации, странная Дума, все странное - суды, армия, спецслужбы. Нет легитимных институтов, которые в случае конфликта могли бы стабилизировать ситуацию, и это чудовищно опасно. Игра-то все равно идет без правил, у нас пока правила не выработаны. И если начнется что-либо подобное, это может так взорвать политическую ситуацию, что вся конструкция обрушится.

Беседовал Владимир Сергеев
Редактор: Сергей Вильгельм