"Немецкоязычная литература получила Нобелевскую премию”
“Немецкоязычная литература получила Нобелевскую премию” – примерно так было воспринято в Германии решение Нобелевского комитета в пользу австрийской писательницы и драматурга Эльфриды Елинек
- Нобелевская премия в области литературы за 2004 год будет вручена австрийской писательнице Эльфриде Елинек – за музыкальный поток голосов, поющий в её романах в унисон и в контрапункте. За драмы, в которых она с уникальной страстностью своего языка разоблачает подавляющую власть социальных клише.
Так “озвучил” решение нобелевского комитета постоянный секретарь Королевской академии, почтеннейший Гораций Энгдаль.
В очередной раз комитету удалось до последнего момента держать в полном секрете своё решение – правда, почти все были уверены, что Нобелевскую премию по литературе на сей раз должна получить женщина (как-то пора было уже), но почти все были уверены, что этой женщиной станет Изабель Альенде или Дорис Лессинг. И в очередной раз присуждение Нобелевской премии стало решением не только эстетическим, но и политическим.
“Наконец-то нобелевскую премию дали по-настоящему скандальной писательнице” – возликовала одна из центральных российских газет.
Если честно, то определение “скандальная” кажется мне в отношении Елинек просто неуместным. “Скандальность” – всё же что-то из лексикона журнальчиков, пишущих о звёздочках. Назовёте ли вы “скандально известным”, скажем, боксёра, который чаще других оказывается в нок-дауне, и после этого снова выходит на ринг? Или лётчика-испытателя, который то и дело катапультируется из горящего самолёта и снова садится за штурвал?
Вот именно.
Самую престижную награду получила писательница, которая на протяжении десятилетий сознательно служила мишенью, как будто специально подставляясь под наиболее болезненные удары.
Если вы хотите почитать что-то “о Елинек” - прочитайте лучше всего её биографию. Вот несколько фрагментов.
Родилась 20 октября 1946 года в живописной австрийской местности Штайермарк. Отец, Фридрих Елинек, учёный-химик, столь значительный, что и его самого, и семью обошли стороной непосредственные преследования на почве антисемитизма. Но печать случайности, некой «незаслуженности» или почти нечестности факта собственной жизни остаётся на Эльфриде Елинек навсегда. Более того: она в равной степени может подписаться и под комплексом жертвы, и под общенациональным австрийским комплексом вины. Под гнётом этих двух гигантских психологических жерновов формировалось её мировоззрение и её отношение к Австрии, которая всегда была и остаётся в центре творчества Эльфриды Елинек. Но одной лишь ненавистью, и это факт, не требующий доказательств, писать нельзя – где есть творчество, где есть талант, там всегда есть любовь. Елинек любит свою страну, она любит свой родной Штайермарк – и в этом она тоже плоть от плоти своего народа:
- Моя одержимость связана именно с этими долинами, на которые раньше, чем где-то ещё, ложится тень. Я одержима этой землёй, моим Штайермарком. Подобная “провинциальная одержимость” - или “одержимость провинцией” - нередко встречается в Австрии. Вся Австрия – одна сплошная провинция, и все мы – провинциалы…
В Штайермарке происходит действие двух из в общей сложности четырёх больших романов Елинек: "Gier” (“Жадность”) и “Die Kinder der Toten” (“Дети мертвых”). Большую славу ей принесли, однако два других романа – “Страсть” и “Пианистка” (последний, рассказывающий о матери и дочери, передающих садистский импульс своих отношений окружающим, был награжден на каннском кинофестивале два года назад – с тех пор Бенуа Мажимель и Изабель Упер стал лицами Елинек).
Противостояние между полами, взаимная сексуальная власть, основа жизни, в любой момент готовая обратиться в противоположность самой себя, в инструмент диктата неизменно являются центральной темой Елинек:
- Сексуально мужчины самым невероятным образом отданы во власть женщин. Именно поэтому, отказываясь от секса или делая его инструментом для достижения определенных целей, женщина в состоянии довести мужчину до полного исступления.
Социальные дебри австрийского общества – вторая из центральных тем творчества Елинек, принесшая её творческому методу ироническое наименование «черного краеведения». Резко критическая позиция в отношении того, что происходит в родной Австрии (кстати, эту позицию с Елинек разделяет большая часть австрийских интеллектуалов) вылилась в личное противостояние Эльфриды Елинек и правого популиста Йорга Хайдера. «Нужны ли вам искусство и культура – или Эльфрида Елинек?» – такой вопрос-лозунг красовался на одном из предвыборных плакатов партии Хайдера.
Впрочем, и житель любой другой страны, внимательно читающий тексты Эльфриды Елинек или слушающий их со сцены, прекрасно понимает, что и у него нет повода задирать нос: «скелеты истории», мрачные тени прошлого, незримо обитают в любой уголке «старой Европы».
Но вернёмся к биографии писательницы. Среди мягких холмов Штайермарка, и холодного аскетизма родительского дома растёт странный человек Эльфирда, человек с острым интеллектом и очень низкой способностью воспринимать и аккумулировать тепло жизни. Потом она будет ругать за это родителей – но кто не ругает родителей за те или иные неурядицы. Во всяком случае, после бурных девяти семестров венского университета, где Елинек изучала театроведение и историю искусств и занималась сексуальными и прочими революциями, после первых разочарований, первого брака, первого сборника стихов и первого серьёзного нервного срыва, она прячется именно в родительском доме, в котором проводит почти безвылазно 25 год своей жизни. Затем она снова отправляется в Вену и поступает на сей раз в консерваторию – по классу органа (мама, кстати, тоже была церковной органисткой).
Что Елинек в основе своего сознания музыкант – очевидно. Я имею в виду не какую-то абстрактную певучесть языка (пусть это определение останется на совести нобелевского комитета), а исходное видение мира как сочетания плотностей и отсутствия таковых – аналогии следует искать, если не в музыке, то где-то в области высшей математики, а ещё лучше – астрофизики.
Структурно, впрочем, Елинек, тоже пишет, как церковный органист – импровизирует фугу. В контрапунктах её текста обвинительное заключение в ракоходе оказывается речью адвоката, реквием вдруг начинает звучать в ритме вальса, а библейский пафос обличения парит над коллажем из рекламных цитат, фрагментов прощальных стихотворений Пауля Целана и “Зимнего путешествия” Шуберта.
Пересказывать тексты Эльфриды Елинек я не буду – читать их не слишком приятно, но делать из них дайджест – просто не имеет смысла. В своей затягивающей текучести они рассчитаны не на краткий пересказ, а на долгосрочное истязание читателя, в оптимальном случае заканчивающееся катарсисом и очищением. Скажем, роман “Lust” (переведённый как “Страсть”, в то время как следовало бы – “Похоть), начинается в стилистике бульварных порно-романов, а к концу, не меняя лексики, обретает дыхание ветхозаветной проповеди. Как сказала об этом романе сама писательница, “я писала его не для того, чтобы читатель в нём вываливался, как свинья – в грязевой жиже”.
В сущности, это то самое “глаголом жечь сердца людей”, о котором говорил поэт, вторя другому поэту древности.
К биографии: “феномен Елинек” набирает обороты в 70-ые годы, отмеченные активной борьбой за феминистические идеалы и вступлением в австрийскую компартию. Она пишет, в частности, роман “Любовницы” (в которой один мужчина служит стремянкой для социального подъёма сразу для двух женщин) и пьесу “Что стало с Норой, когда она ушла от своего мужа” – в этом продолжении ибсеновской пьесы героиня оказывается в конечном итоге всё в той же роли безвольной домохозяйки.
К концу 80-ых Елинек сказала почти всё, что имела сказать. Примерно в это же время она постепенно дрейфует из рядов радикального авангарда в истеблишмент, к которому сегодня и принадлежит. Обвинять её по этому поводу в ренегатстве и предательстве идеалов молодости не имеет никакого смысла: такова уж природа вещей.
Девальвация тех ценностей, за которые она всю жизнь боролась, не скрылась однако от внимательного взора писательницы:
- Мне пришлось пережить много разочарований – связанных как с моими политическими взглядами, так и с феминизмом. Сейчас все эти вещи просто смехотворны, они никому не нужны – и кажется, будто они никогда никому не были нужны. Это сознание омрачает мою душу. Может быть, именно поэтому я мрачно смотрю на вещи – в том числе, и на вопросы, связанные с сексуальностью.
В завершение мне хотелось бы сказать, что Эльфрида Елинек – плоть от плоти австрийской послевоенной литературы. Это очевидно всякому, кто любит или хотя бы знает Петера Хандке, а в ещё большей степени – Томаса Бернхарда, которому Елинек, безусловно, приходится литературной приёмной дочерью. И, как и Бернхард, она ещё не открыта российским читателем. Если нынешняя нобелевская премия послужит для кого-то толчком для экспедиции в эту часть европейского литературного материка – будет здорово.
Клаус Пейман, немецкий режиссёр и нынешний руководитель брехтовского театра Берлинер Ансамбль, на сцене которого сложно перевариваемые публикой пьесы Елинек присутствуют наряду с Шекспиром, говорит, наверное, точнее всех о той функции, которую выполняет нынешняя лауреатка:
- Она для меня – своего рода Кассандра, та самая ясновидящая, которая зрит приближающееся горе, зрит смерть и кричит от ужаса и отчаяния – но никто не верит ей. Она находится в страшном положении, эта женщина, этот поэт.