Позитивный радикализм художницы Елены Ковылиной
Говорят, что Лена искушает зрителя. Или провоцирует. Или просто вынуждает его как-то реагировать. Во всяком случае, равнодушными её перформансы никого не оставляют.
Руководство берлинского осеннего фестиваля искусств “Berliner Festspiele” пригласило молодую художницу принять участие в этом солидном мероприятии... Интендант фестиваля Сарториус не преминул отметить талант художницы, поставив её в один ряд с такими китами нынешних «Festspiele» как композитор Карлхайнц Штокхаузен или дирижер Кент Нагано, отвесив ей в своей речи на открытии фестиваля достойное количество воодушевлённых фраз. Елена Ковылина – москвичка. Закончила художественное училище «1905 года», отучилась 3 года в Суриковском, а затем уехала в Швейцарию. В Цюрихе она два года посвятила исключительно перформансу в частной школе современного искусства «F und S Mediumschule». Зрители в её перформансах оказываются активными соучастниками. В берлинских Festspiele Лена на целую сентябрьскую неделю превратила пространство своей комнаты в своеобразную театральную площадку, где каждый перформанс был посвящен окружавшим художницу людям – друзьям, знакомым, соседям. Цикл носил название «Я и мои соседи...»
Итак, представьте себе коммунальную квартиру на улице Brunnenstraße в центре Берлина. Лена встречает гостей, любезно проводит их в свою просторную и светлую комнату, усаживает поудобнее и вручает для начала брошюру с объяснениями смысла происходящего. На стене висит изображение незабвенного Элвиса, из окон виден отреставрированный и снабжённый стеклянным куполом рейхстаг. Посреди комнаты – три мусорных контейнера, взятых прямо со двора, которые хозяйка тут же в присутствии «зрителей-соучастников» опорожняет прямо на пол, предлагая всем желающим принять участие в перформансе... Комнату наполняют ароматы разнообразных домашних отходов, что само по себе мало смущает публику. Вечерний туалет художницы– платье из мягкой позолоченной ткани – дополняют грубые резиновые перчатки. Предстоящее действо явно отдаёт провокацией. Экологически сознательных немцев долго уговаривать не приходится, они с восторгом бросаются на помощь хозяйке. Русские гости выглядят менее увлечённо – жмутся по углам, наблюдают за «происходящим», распивая между делом принесенную кем-то граппу. В процессе сортировки мусора выясняется, что в контейнеры, предназначенные для пластиковых отходов, кто-то из жильцов накидал газет и журналов. К изумлению русскоязычной публики тут обнаружились и «Былины» Толстого, и газета Русский Берлин...
«Я сразу хочу оговориться и подчеркнуть, что в данном случае моя центральная тема – человеческие отношения. А ситуация с мусором – это скорее какая-то иллюстрация взаимоотношений моих и моей сокурсницы Ребеки Рауэ. Я не хочу делать просто голый пасквиль на Германию или на западное цивилизованное общество, то есть просто продемонстрировать абсурдность сортирования собственных отходов. Но я хочу еще, может быть, нагрузить это действие теми смыслами, которые присутствовали в моем общении с этой девушкой, у которой я жила».
Комната, по словам Елены Ковылиной – это особое коммуникативное пространство, в котором происходит общение между художником и его героями. В перформансе с мусором это была Ребека Рауэ, сокурсница Лены в берлинской академии художеств. Приехав год назад в Берлин, Лена для начала поселилась у Ребеки. Через три месяца немецкая девушка «сломалась». Камнем преткновения на пути русско-немецкого сосуществования в отдельно взятой берлинской квартире оказался мусор, вернее то, как Лена его «сортировала». А делала она это так, как принято в России, то есть валила всё в один бак. Ребеку такое поведение взволновало настолько, что она даже сама нашла побыстрее другое жильё для Лены... Отношения их после этого прецедента стали несколько прохладными.
«Сейчас этим перформансом – то есть тем, что я сортирую мусор - я искупаю свою задолженность перед Ребекой. Это план человеческих отношений – то, что я искупаю вину. Есть, конечно, в этом и план социальной критики...»
На вопрос, считает ли она себя радикалом, Лена улыбнулась и ответила:
«Скажу, что я не такой уж крайний радикал». После чего мы вспомнили один из ее самых впечатляющих перформансов, черноморском. На берегу - толпа любопытных. Девушка уплывает всё дальше и дальше, в открытое море, превращаясь в точку на горизонте. Точка, плавно исчезает в пространстве, сливаясь то ли с небом, то ли с морем... Зрители с нетерпением ожидают возвращения и, отчаявшись, посылают за героиней спасательный катер... Хэппи-энд, почти как в Голливуде. Но, если бы за тобой не приплыли, ты бы вернулась - спросила я Лену.
«Нет, плыла бы дальше. У меня есть внутреннее убеждение, что со мной ничего не произойдет. Уверенность, что я бы встретила где-нибудь пограничный корабль, если бы за мной не пришла лодка... Чтобы сделать произведение, нужно чем-то пожертвовать. Это, наверное, не очень современный подход. Нужно почувствовать боль, сопротивление материала, среды, реальности, для того, чтобы вышло на свет такое, что в праве будет считаться произведением искусства...»
В чём смысл искусства перформанса? Ведь это отчасти – краткое действо, от которого ничего не остаётся, кроме, быть может, фотографий или видео? Оно себя как-то оправдывает?
«Оно оправдывает себя, безусловно, потому что, все равно, возникает чувство удовлетворенности. ...Есть такой радикализм - негативный, который логически приводит человека к самоуничтожению, потому что ты не можешь всегда балансировать на грани риска и опасности. Ты должен эту дозу увеличивать. Мой радикализм - позитивный. Он не ведет меня к самоуничтожению, а пытается вызвать у зрителя позитивную реакцию. Например, на Чёрном море я рисковала жизнью не просто так. Моя цель была, чтобы люди прониклись состраданием и послали за мной помощь. Этот перформанс был посвящен Артюру Каравану, художнику-дадаисту, жившему в Париже в 20-е годы. Я повторила почти в точности его перформанс, но его-то никто не спас, он так и погиб в 29 лет. И еще был подобный перформанс одного голландского художника в 1986 году. Его тоже никто не спас. Он тоже утонул».
Еще один перформанс Елены Ковылиной на тему «межчеловеческих отношений» посвящен бывшему другу – Мануэлю. В основу легла подлинная «рождественская» история. Пригласив Мануэля на ответный ужин, хозяйка, зажигая свечи, совершенно случайно подожгла скатерть. Пожар тушили вместе. Итак, в комнате накрыт стол. Основной цвет – красный. «Рождественская экспрессия»: красная бумажная скатерть, красные салфетки, красные свечи, композиция из сухих цветов. Стол уставлен яствами в немецком стиле. Элвис (вернее, ковер с его изображением) слетел со стены на пол. Зрители и участники перформанса ждут специального человека с огнетушителем. Медленно, но уверенно действие движется к апогею: Лена подчёркнуто неторопливо поливает салфетки и бумажную скатерть бензином. Свечи и бенгальские огни зажигаются также без спешки. Сиреневое платье, платок на голове художницы, сигарета в ее руках придают перформансу особый колорит. В комнате – гробовое молчание. Никто не решается подойти к столу. Медленно загораются скатерть и салфетки, сухие цветы, а за ними и стол. Комната заполняется едким дымом. Зрители выходят - дышать нечем. Специально приглашённый человек тушит пламя мокрыми тряпками, чтобы не сильно не разгоралось. Организаторы берлинских “Festspiele” позаботились и о безопасности, и о здоровье зрителей, заранее застраховав всех присутствующих на перформансе. Огнетушитель так и не потребовался. Пожар потушен, комната проветрена. Зрители подтягиваются к весьма художественно обгоревшему столу отведать картофельный салат и шампанское.
Автор – Ирина Парфёнова