Светлана Алексиевич: "Мы - общество жертв"

Автора таких книг, как "Цинковые мальчики", "У войны не женское лицо", "Чернобыльская молитва", хорошо знают в Германии. Книги Светланы Алексиевич переводятся на немецкий, издаются и переиздаются. Она какое-то время жила и работала в Германии, но потом вернулась в Минск. Телефонный звонок DW с поздравлениями стал одним из первых.

Deutsche Welle: Ваши ощущения, когда вы узнали, что награждены Премией мира, одной из самых известных в Германии? Многие из тех, кто ее получил, кстати говоря, становились лауреатами Нобелевской премии: Альберт Швейцер, Герман Гессе, Орхан Памук...

Светлана Алексиевич: Такие вещи не воспринимаешь лично, это акт поддержки всем белорусам, которые оказались в такой ситуации. Конечно, можно сказать, что либеральный рывок задохнулся на всем пространстве бывшего СССР - кроме Прибалтики, наверно, - но в Беларуси это особенно жутко. Люди сидят в тюрьме, кого-то, как меня, не печатают. Мне не дают выступать, встречаться с людьми, делается все, чтобы меня замолчать. Меня как бы нет. Но вот такие вещи - это поддержка, и не только меня, а многих белорусов, которые сегодня живут с чувством поражения.

- Но, несмотря на то, что в Беларуси вам приходится нелегко, вы все-таки вернулись туда полтора года назад.

- Это понятно и по-человечески, и с точки зрения писательской. Пока меня не было здесь, умерли мои отец и мать. Уже семь лет моей внучке. Такой прекрасный возраст! Мы с ней дружим, она называет меня Светой. Учит меня технике современной: "Ну как ты не понимаешь?!" Ну, а что касается литературы, то ведь я как писатель работаю в таком жанре, в котором надо жить среди народа, слышать его голос. Для меня это очень важно. Я заканчивала последнюю, пятую книгу из цикла "Красный человек" - "Время second-hand ", и мне очень важно было услышать, что поменялось, какими стали интонации. Мое ухо - на улице. Так что для меня такой вопрос не стоял: где жить. Я уеду отсюда, только если будет угроза для моей жизни. А так я дома.

- Ваш жанр, жанр художественно-документальной прозы, редкий для русской литературы...

- Я бы не сказала, что он - совершенно новый жанр для русской литературы или для белорусской. Была книга Федорченко о Первой мировой войне. Она называлась "Народ на войне". Федорченко работала в госпитале и записывала разговоры с людьми. Потом были другие книги: "Я из огненной деревни" Алеся Адамовича, Янки Брыля и Владимира Колесника, "Блокадная книга" Адамовича и Даниила Гранина. То есть примеры есть.

Что касается того, почему я выбрала именно этот жанр, - это просто мой жанр. Я мир воспринимаю через голоса. Я ведь выросла в белорусской деревне, а белорусская деревня после войны - это были одни женщины. Я училась воспринимать жизнь с женского голоса. Не случайно моя первая книга - это книга о женщинах на войне. Речь идет о воздухе нашей жизни. Я жила в славянской деревне, где все выговаривается, где вся беда (а мы люди беды и страданий) выносится на улицу, проговаривается... Это выше тебя, этот жанр не только тебе принадлежит.

- У вас есть какая-то высшая цель? Некоторые писатели хотят хотя бы немного изменить мир, сделать его лучше. А вы?

- Работая над циклом книг о "красном человеке", я хотела создать энциклопедию нашей жизни. Потому что коммунизм - это как вирусное заболевание, никто из нас не может сказать, что мы с ним расстались и оно больше не повторится. Нет, оно проявится в каких-то других формах, других ипостасях. Вот я проехала по России, и снова вокруг - ощущение несправедливости, ожидание революции, желание опять все поменять, опять все разделить. Очень сильное желание. И об этом тоже моя книга. Ведь речь идет об уникальном опыте - кровавом, очень страшном, развращающем человеческую душу и поднимающем ее, и я хотела сказать об этом правду.

Причем я даю слово и жертвам, и палачам, а то палачи всегда у нас куда-то исчезают. Мы - общество жертв, а палачи обычно исчезают. Мне удалось найти некоторых: пусть тоже скажут, объяснят свои мотивы... И они объясняют, идейно объясняют. Я рассказывала в "Цинковых мальчиках" о войне в Афганистане. Шли на войну хорошие ребята, часто дети сельских учителей, врачей, которые были воспитаны в вере в коммунистические идеалы, а потом становились убийцами. У нас все настолько перепутано, добро и зло, все так перемешалось, что очень важно было об этом говорить. Мы мало знаем про себя, про свое прошлое, мы даже не проговорили его, мы его запечатали. Вот немцы смогли разобраться со своим прошлым. Это сделали интеллектуалы, изменив массовое сознание. Мы же этого не сделали.