Дмитрий Черняков о католической реабилитации

Дмитрий Черняков, сбывшаяся надежда российской оперной режиссуры, уже во второй раз работает на мюнхенской сцене. В 2007 году он поставил здесь "Хованщину" Мусоргского. "Диалоги кармелиток" Пуленка, наверное, были более сложными.

Deutsche Welle: Дмитрий, давай поговорим о Мюнхене: как тебе здесь живется и работается?

Дмитрий Черняков: Ну, это совсем не мой город. Я привык к огромным городам, где надо по многу часов добираться из одной части города в другую, как в моей родной Москве, и чтобы было постоянное бурление и кипение. Мюнхен в этом смысле - совсем не мой город, но мне здесь хорошо. Я сюда приезжаю, как в санаторий, здесь тихо. Мне иногда кажется, что это очень сельскохозяйственное место, летом даже с полей пахнет навозом. Я везде хожу пешком. Я живу на расстоянии одной минуты ходьбы от сценического входа. Когда начал здесь работать над "Хованщиной", это совпало с трагическим, мучительным периодом в моей жизни. Я приезжал сюда, и мне казалось, что тут покой, и я нахожу здесь какое-то равновесие моей психопатической природы. Здесь думается лучше.

- А театр?

- Для меня Баварская государственная опера (это не комлимент, а реальная вещь) - один из лучших домов, а мне есть, с чем сравнивать. Все очень дружелюбны, очень много позитива. При этом легко и весело. Что "очень много позитива", это для меня очень важно, я не могу ничего делать, если мне надо сражаться и преодолевать, если у меня есть ощущение, что меня забрали в армию. К сожалению, иногда приходится выпускать и такие спектакли. Бывают такие режиссеры и дирижеры, которым необходима, в силу их психологической структуры, ситуация конфликта, напряжения. Им надо наорать на всех, так сказать, адреналин "взрыхлить", чтобы начать творить. Я не умею так. Мне необходимо ощущение тотальной дружественности. Ну, а чем я недоволен? Проблемы всегда есть. В нашей профессии вообще непросто работать. Но здесь проще, чем где-либо.

- "Диалоги кармелиток" - достаточно неожиданный для тебя материал, да и вообще опера, непростая для постановки. К тому же день премьеры был выбран явно не случайно: вербное воскресенье, когда мюнхенская оперная публика привыкла утром ходить в церковь, а вечером на "Парсифаля"…

- Я не могу сказать, что я большой поклонник этой оперы. Нет. Мне кажется, есть произведения куда более выдающиеся и требующие срочной инсценировки. Это была не моя идея, а предложение театра, которое меня поначалу удивило. Я принял его в тот момент, когда я был известен здесь, на Западе, прежде всего как постановщик русских произведений - так сказать, "со своим самоваром". А тут какая-то католическая французская пьеса, про восемнадцатый век, про революцию. Я начал всех спрашивать, почему мне ее дали, и генеральный директор Баварской государственной оперы Клаус Бахлер (Klaus Bachler) сказал мне: "У Вас есть какое-то особое чувство мистического". Я согласился, потому что я привык всем верить. Кроме того, мне хотелось вернуться в этот театр.

- Сложности начинаются уже с сюжета о монахинях-мученицах…

- Я знал, что мне будет непросто. Но у меня было желание поиграть мускулами: "Это я-то не справлюсь?!" Знаешь, как у актеров: бывают роли "на сопротивление". Так и эта опера была для меня как экзамен: справлюсь или не справлюсь? И только потом, когда я стал эту вещь подробно изучать, я понял, какую сложность она представляет для современного режиссера. Она написана в пятидесятых годах прошлого века, либретто возникло еще раньше. Один мой французский знакомый считает, что католическая церковь, запятнавшая себя в годы Второй мировой войны, нуждалась в акте реабилитации. "Диалоги кармелиток" - это вещь, где католицизм находится в ролевой ситуации жертвы истории.

- Идеологические установки, даже самые благие, никогда не шли на пользу искусству.

- Когда имеешь дело с музыкой, музыка всегда как-то меняет оптику изначального сценария, даже схематического. Я долго думал: какой разговор я буду вести с публикой? Про что? Как я преодолею эту схематичность? И что я могу важного сказать зрителю, кроме прописных истин, которые есть в этом произведении? Что-то, что человеку нужно сейчас со сцены услышать? Это было непросто. Но я пытался это сделать очень рьяно, и для этого я много в этом произведении…

- …подверг "тьюнингу"?

- ...Я сделал все, чтобы выйти из чисто католического понимания этого произведения. Я - не католик, и для меня делать это произведение изнутри католического сознания невозможно, это будет притворство. Мне было ясно, что я должен найти свой путь и расширить конфессиональные рамки.

Есть главная героиня - Бланш, она задает много вопросов по поводу себя, своего места среди всех. Для чего вообще все это нужно? Она проходит серию испытаний в своей жизни, очень модернизируясь, изменяясь и самосовершенствуясь. Не то чтобы она меняет себя по некоему "плану-графику", но освобождает в себе тот потенциал, который в ней был заложен. Та божия искра, которая в ней была, в какой-то "час икс", в сложный момент, "на грани", вдруг срабатывает. А до этого мы понимаем, что этот человек был мало на что способен, испытывал проблемы с коммуникацией с людьми. Как бы мы сказали сегодня, аутист. Она ищет себе убежище и хочет, чтобы ее все-все оставили в покое. Страх перед жизнью - это еще одна очень важная тема.

- Ты сказал, что "есть произведения, нуждающиеся в срочной инсценировке". Какие именно?

- Прежде всего, это опера, которую я уже ставил в России и которую я ужасно люблю…

- "Китеж"?

- Да. Я буду делать эту оперу опять, уже здесь, на Западе. Это будет совместная постановка трех больших оперных домов, но я пока не имею права говорить, каких. Почему я хочу это сделать? Потому что в европейских театрах почти нет русской оперы: "Борис Годунов" - "Онегин", "Онегин" - "Борис Годунов". Нет других русских опер, которые были бы приняты западным театром, как "свои", как, например, "Травиата" или "Дон Жуан". Только "Борис Годунов" и "Евгений Онегин" стали канонами репертуара, и их уже не русские поют и не русские ставят. Все остальное - это такие "славянские специалитеты". Я хочу, чтобы "Китеж" занял место, достойное этой оперы, - и в России, и на Западе. Я буду очень стараться, чтобы все увидели, какое это выдающееся сочинение. Я даже чувствую в некотором смысле, что моя миссия - служение этой вещи.

Беседовала Анастасия Рахманова
Редактор: Ефим Шуман