"Онегин" сегодня: новый уровень трактовки в Амстердаме
28 июня 2011 г.
"Евгений Онегин", как известно, стал, благодаря знаменитой постановке в Большом, "паровозом" в деле режиссерского обновления русской оперы. Тем более было интересно, что сделают с шедевром русской классики Марис Янсонс, "русский душой" маэстро из Риги, и норвежец Штефан Херхайм, самый модный молодой режиссер Европы, который к тому же заявил, что "Онегин" – его любимая опера. Последнее, видимо, мог бы сказать о себе и маэстро Янсонс: он в настоящий момент руководит двумя оркестрами, в Мюнхене и Амстердаме, и "гастроли" в оркестровую яму – то есть, работу над оперной постановкой, - может позволить себе не более чем раз в год. То, что его выбор пал на "Онегина", можно считать признанием в любви.
Сила постановки и музыкальные открытия
Это был один из тех сравнительно редких оперных спектаклей, которые очень хотелось бы иметь в записи для многократного прослушивания: так ярко и пластично, дифференцированно и нежно звучит Чайковский у Янсонса и его знаменитого оркестра Консертгебау, одного из лучших в мире. Янсонс как будто наводит партитуру "на фокус", он – решительный противник любой небрежности и некоторой смазанности, которая нередко царит во время исполнений музыки Чайковского.
В его интерпретации слышно гораздо больше, чем обычно. Внимательный слушатель может сделать не одно открытие. Правда, эти открытия иногда могут показаться странными: так, для известного немецкого музыкального критика Фридера Райнигхауса (Frieder Reinighaus) "трезвый взгляд" Янсонса проявил "вторичный и эпигональный характер музыки Чайковского", делающего в "Онегине" открытия, "которые были сделаны в 19-м веке за 50 лет до него".
По мнению уважаемого коллеги, сила постановки, а также храбрость дирижера и режиссера заключаются в том, что они используют пустоту музыки, картонность сюжета и искусственность фигур для того, чтобы продемонстрировать пустоту светского ритуала как такового. Наверное, следует признать право такого взгляда на существование: десакрализация национальных икон – залог их универсальной значимости. Впрочем, и у критика не вызывает сомнений высокий музыкальный уровень спектакля.
Красимира Стоянова в роли Татьяны сияет всеми красками своего зрелого сопрано, эффектный датчанин Бо Сковхус привносит в образ Онегина изрядную порцию своего же Дон Жуана (кстати, из постановки Дмитрия Чернякова). То, что Андрей Дунаев – лучший на данный момент Ленский в мире, известно со времен уже упомянутой постановки в Большом; естественно, что Янсонс и Херхайм не отказали себе в удовольствии задействовать его в своем спектакле. Имея за спиной такую поддержку, Штефан Херхайм мог спокойно заниматься своим делом. Мастером которого он, безусловно, является, как ни относись к результату.
Творческий метод Штефана Херхайма известен не со вчерашнего дня. Этого режиссера интересует не столько содержание как таковое, сколько слои, пролегающие "выше" или "ниже", ассоциации, отражения, параллели. Так, байройтский "Парсифаль" обрушил три года назад на зрителя целый шквал визуальных образов, от истории семейства Вагнер до бомбардировок Второй мировой и заседаний бундестага. Следует заметить, что к "Онегину" Штефан Херхайм отнесся по своим меркам сверхбережно. Вплоть до конца второго действия буквально ничто не может оскорбить даже самого чувствительно блюстителя классических и национальных идеалов.
Принципиальное решение Штефана Херхайма заключается в том, что он ставит не "Татьяну", как это часто бывает, а именно "Онегина". Фигура одинокого, уязвимого, небезупречного героя интересует его в первую очередь. Что отнюдь не означает, что он небрежно относится к другим фигурам, прежде всего, женским. Его Татьяна, Ольга, Ларина и Филипьевна убедительны и верны духу оперы. Хуже с мужчинами: Ленскому режиссер уготовил незавидную судьбу романтического "альтер эго" героя, Гремин то и дело появляется на сцене немым воплощением зла.
Действие происходит в универсально-современной России. Татьяна, увы, угодила замуж за олигарха. Великосветская тусовка на сцене довольно убедительна, отдельные типажи и общий дух "парти" при дворе нувориша более чем реалистичны. Увертюре первого акта Херхайм предпосылает продолжительную немую сцену съезда гостей, которая повторится в конце второго акта. Все, что происходит "между" – своего рода воспоминания Онегина и Татьяны об утраченном рае их любви.
Драмы русской истории
Вплоть до трагической дуэли, на которой Онегин убивает Ленского (или "лучшего себя"), сцена могла бы послужить кулисой для вполне классической постановки "Вишневого сада". Пролитая "кровь поэта" дает режиссеру повод напомнить зрителю о неведомых авторам "Онегина" драмах русской истории. На сцену врываются комиссары в пыльных шлемах, гибнет не только Ленский, но и все общество в доме Лариных. Дальше начинается, так сказать, Херхайм на полную катушку: на несколько минут сцена превращается в ярмарочный балаган. Режиссер имел в виду пародию на гордость и красу советской эпохи: скачут мускулистые балерины и балерун (последний даже неравнодушен к Онегину), комические космонавты и мужиковатые гимнастки, хоровая массовка походит на ожившие фигуры фонтана "Дружба народов". Всем этим карнавалом людей и чудовищ дирижирует комический медведь.
Надо сказать, что подобный "теракт" в конце спектакля, когда публика уже расслабилась и думает, что ничего плохого не произойдет, тоже типичный прием Херхайма. В конце его вполне романтического "Парсифаля" тоже внезапно обрушиваются знамена со свастиками, а вилла "Ванфрид" мутирует и превращается в зал заседаний бундестага. Наконец, публике показывают ее же саму в зеркале. Это самое "над кем смеетесь – над собой смеетесь" имел в виду режиссер (в душе, кажется, большой моралист и романтик) и в данном случае: уродливый карнавал плавно переходит в не менее уродливую сцену великосветского съезда, ту самую, с которой начался спектакль.
Штефан Херхайм сознательно идет из спектакля в спектакль на подобные "самоубийства". Наверное, его следует за это уважать, так как этот прием, делающий постановку в целом очень уязвимой для критики, действует на зрителя даже вопреки его воле и прочим чувствам. Единственное очевидное послание можно счесть банальным: все в мире ложь и цирк, кроме большой любви. Но и она – лишь мираж. Слушатель покидает зал немного влюбленным в Онегина, восхищенным Татьяной, разочарованным светским холодом и глубоко уязвленным крахом мечты о большой любви.
Метод Херхайма – это новое качество режиссерской оперы и реальность, с которой надо будет жить дальше. Не случайно с ним работают лучшие дирижеры мира. Кстати: в ближайшее время Херхайм переносит "Лулу" Берга на сцену дрезденской Земпер-оперы, художественное руководство которой одновременно переходит в руки Кристиана Тилемана (Christian Thielemann), считающегося консерватором из консерваторов.
Автор: Анастасия Буцко
Редактор: Виктория Зарянка